octopus anonymous
Пишет пират с шарфом:
Название: One Day
Автор: captain j.
Фандом: upon these stones au
Саммари: «Сквозь вечерние сумерки - стоял тихий, но прохладный летний день - и кремовые шторы можно было разглядеть легкое черное пальто и красные носки ботинок. Девочке было около восьми лет.»
Таймлайн: 1998-ой год
Дисклаймер: когда-то принадлежало гюго, потом клод мишель шонберг одолжил и не вернул, потом том хупер забежал на огонек, а тут уже и мы все подъехали
Предупреждение: вообще когда я начинала это писать, это был приквел к upon these stones (первый абзац), но потом случился плот твист и история пошла в другую сторону. поскольку я собираюсь оставить главным героям их первые имена, используемые в upon these stones, то будем считать это альтернативным развитием событий и посмотрим, куда оно меня выведет.
Посвящается: пользуясь случаем, я передаю привет Katherine, до сих пор не знающей, когда она вернется домой. всё будет, дарлинг. и дом, и пейринг. я тебя обещаю.
also, мои искренние пожелания хорошего настроения уходят alles, ginsberg. однажды мы с ней на спор напишем что-нибудь веселое, ну а пока - что мы говорим колледжАУ?
Часть Первая. In the darkness on my own
Машина нового постояльца остановилась возле мотеля в полдесятого ночи. Мальчишка, сын хозяйки, уронив голову на руки, лениво следил за казавшейся неподвижной минутной стрелкой часов. Через 15 минут начинался фильм, который он ждал последнюю неделю. Мальчишка сторожил за стойкой, пока мать отлучилась поболтать по телефону с подругой в городе.
- Номер с двумя кроватями на одну ночь, - объявил мужчина. На нём была старая, протертая на рукавах кожаная куртка; на запястье - хорошие часы на дорогом ремне. Мальчику он показался полицейским из тех сознательно давящих на жалость фильмов, в которых у главного героя из ценных вещей только те, что получены за добросовестную службу.
Мальчик постучал в перегородку - это был сигнал матери, чтобы она вышла и встретила приезжих.
- С кем вы? - спросила она, выписывая мужчине чек.
- Со мной ребенок.
Мальчик не обратил внимания на то, что мать не спросила, его ли это ребенок. За это она получила пять долларов мелкими купюрами сверх положенной платы за ночь и чаевых. Он завороженно следил за титрами начавшегося фильма, пока она наблюдала за новым постояльцем. Отъехав назад и на этот раз припарковавшись возле двери снятого им номера, он осторожно перенес из машины внутрь дома уснувшую девочку. Сквозь вечерние сумерки - стоял тихий, но прохладный летний день - и кремовые шторы можно было разглядеть легкое черное пальто и красные носки ботинок. Девочке было около восьми лет.
Оставив мальчика за телевизором в прихожей, служившей приемной и регистрационным столом, мать отправилась вздремнуть несколько часов.
* * *
Девочка проспала до рассвета. Всё это время мужчина, не расстилая свою постель, сидел на самом краю, следя за ней. Он непрекращаемо чего-то боялся - то ли её пробуждения, то ли наоборот, того, что она уже никогда не проснется; то ли того, что вот-вот дверь откроется, и возникнут на пороге люди, в силах которых будет забрать её и прервать это необъяснимо новое для него чувство счастья, то ли того, что ждало их обоих впереди. Перед самым восходом солнца его сморила дорожная усталость.
Девочка, в неведении своих восьми лет и крепких снов, казалась совсем маленькой рядом с широким углом подушки. У неё был вид больной, которая нашла в себе силы для выздоровления. Открыв глаза, она долго не понимала, где находится, как до этого не понимала, куда они едут. Непонимание она переносила молча, его не страшась. Она не умела бояться. Она ждала, пока проснется этот незнакомый человек, неудобно прислонившийся к изголовью кровати; единственный, кому была известна её дальнейшая судьба.
Шум отъезжающей от соседнего номера машины пробудил его. Девочка смотрела на него из рассветного полумрака внимательно и доверчиво. Она долго спала и теперь набралась сил для длинного дня. Ехать им оставалось недолго.
- Ты хочешь есть? - спросил он.
- Да, месье, - ответила она просто. Эмоциональность, свойственная непосредственным детям её возраста, скрывалась у неё так глубоко под черным пальто и долгим несчастливым детством, что невозможно было разобрать, что она чувствует и о чем думает.
- Мое имя - Жавер. Эпонина?
- Что, месье?
Она была его, и это пугало и успокаивало одновременно. Всю свою жизнь поставив в услужение долгу, выплачиваемому родине, он теперь был в долгу перед этой девочкой, обмененной собственными родителями на свободу, доставшуюся им, по их собственному разумению, так дешево, а по его мнению, слишком дорого. Он пообещал себе отвезти её в безопасное место, где хороших дней будет больше, чем плохих, но необходимость, только обретя, так скоро расстаться с ней, зародила в его душе сомнения. Он хотел и не мог бежать с ней, обрекая её на постоянную жизнь в оглядке на преследовавшую их руку закона, а собственную совесть на бесконечную борьбу между заботой и отчаянием. Он должен был отдать её и заплатить за возможность для неё жить счастливо собственным честным именем, привычным жизненным укладом, всем, всем, что он знал до неё.
- Нет, ничего. Ты побудешь одна, пока я схожу за едой. Это не страшно?
- Нет, месье.
Хозяйка мотеля подала им круассаны с козьим сыром, ветчину, кофе "для месье" и большой стакан молока "для девочки". Завтракали в номере; Эпонина устроилась на ковре между кроватями. Ела она бережливо, но медленно, отвлекаясь то на игру солнечного света за окном, то на пятна тени, разлитые по стенам от мелко узорчатых штор, то на скупые движения Жавера, задумавшегося над остывающим кофе. Она скучала по младшим сестре и брату, но прежде всего чувствовала себя спокойно и хорошо, сама находясь в безопасности. Она пока ещё не знала, что источник безопасности скоро оставит её также, как она меньше суток назад оставила дом и родных, не задумываясь, доведется ли ей увидеть их вновь.
* * *
Прошел дождь. Монтрёй-сюр-Мер опустел, и пока они проезжали набережную, сворачивали у часовни и плутали по переулкам, им не встретилось ни одной живой души. Эпонина, лбом прижавшись к стеклу, внимательно следила за тем, как изредка на горизонте появлялись пятна разыгравшегося на воде шторма. До этого дня она ни разу не видела моря.
Она ни о чем не спрашивала; за последние несколько часов он только несколько раз слышал, как она вдруг начинала подпевать знакомым мелодиям, игравшим на радио. Всякий раз у Жавера останавливалось сердце, стоило ему разобрать в шуме проезжающих мимо машин её тонкий тихий голос.
Он оставил её на улице, на качелях, со светловолосой девочкой чуть постарше её самой. Не похожая на мать, она унаследовала отцовские глаза. Жавер безошибочно узнал в ней ребенка Фантины.
В кафе было накурено, душно и непривычно людно для раннего часа. Фантина, оставив кассу и выглянув в окно, не переставала следить за детьми, пока Жавер рассказывал ей историю.
- Я отпустил их. За это они отпустили девочку.
- Что будет теперь? - спросила она тем же тоном, каким восемь лет назад спрашивала, что будет теперь, когда её муж арестован.
- За должностное преступление положено наказание, Фантина.
- Как долго?
- Я не знаю. Я оставлю деньги; сколько бы меня не было, девочке должно их хватить.
Фантина раздраженно вздохнула.
- Ты знаешь, что дело совсем не в деньгах - у меня их хватит на второго ребенка. Ты вернешься за ней?
Жавер бросил взгляд поверх её плеча, отыскивая глазами темную голову Эпонины, наклонившейся над чем-то в высокой придорожной траве.
- Если это ей будет нужно.
На улицу они вышли вместе. Фантина осталась стоять на пороге, пока Жавер доставал из машины сумку с вещами девочки. Привлеченная его действиями, Эпонина подошла к нему.
- Эпонина.
- Месье Жавер?
- Мне нужно уехать, - сказал он, не смотря на неё.
- Надолго?
- Я не знаю. Здесь тебе будет хорошо. Тебе понравилось играть с Козеттой?
- Да, месье.
- Хорошо. Теперь ты пойдешь в школу.
- Мне можно с вами?
- Нет.
- Это опасно? А когда вы вернетесь, заберете меня с собой?
- Когда подрастешь, если все ещё будешь хотеть, сможешь поехать со мной.
- Я должна быть хорошей девочкой?
Жавер, присев на корточки, притянул её к себе, невесомо касаясь плеч своими казавшимися огромными на фоне тонкой темной ткани ладонями.
- Ты должна быть самой собой.
* * *
Раз в месяц, по пятницам, не предупредив о своем приезде, Жавер забирал Эпонину из школы. Для этого ему приходилось брать выходной на работе и рано утром садиться на поезд. По пятницам у Эпонины был короткий день.
Она никогда ему не удивлялась, привыкнув к беспорядочности его появлений, но ему хотелось верить, что она начинала улыбаться чуть шире, завидев его силуэт за школьной оградой. За месяцы, проведенные в Монтрёй-сюр-Мер, она стала естественнее и мягче, хотя Жавер знал, что несломленный характер и способность приспосабливаться к обстоятельствам уже останутся с ней навсегда, даже когда она совсем позврослеет. И все-таки он не жалел о своем решении оставить её здесь, у Фантины, у моря, и не брать с собой в Париж. В маленьких городах жизнь всегда терпимее к маленьким девочкам.
Когда Эпонина сбежала к нему по ступенькам, с подножки отъезжавшего автобуса, крича "пока, Эпонина!", ей замахали два мальчика.
- Это Поль, - пояснила она, первой беря Жавера за руку, - и Мариус.
- Твои друзья?
- Друзья Козетты.
Быстро, словно вспомнив о чем-то, девочка повернулась. Отыскав глазами сидевшего на высоком бордюре темноволосого, бледного мальчика, она звонко крикнула ему "до завтра, Шарль!" Мальчик, встрепенувшись, словно воробушек, неуверенно махнул ей рукой.
- Это Грантэр, - сказала Эпонина Жаверу. - Он мой друг.
- Такая знакомая фамилия.
- Он - сын мэра.
Украдкой, Жавер взглянул на него ещё раз. Иногда он начинал забывать о том, что и в богатых семьях могут быть несчастливые дети.
Первым делом Эпонина повела его на пристань. По дороге Жавер купил ей мороженое, которое Фантина есть запрещала.
- Она говорит, я от него становлюсь слишком веселая, - объяснила девочка, сосредоточенно снимая с вафельного стаканчика бумажную обертку. За её постоянную веселость Жавер готов был заплатить всем мороженым мира.
- Я запишусь на пение. В школе надо выбрать факультативный предмет.
- Куда записалась Козетта?
- Ей нравится рисовать. Но она хочет ходить на танцы. Мне нравится музыка. И у Фантины есть фортепиано. Она нам играет иногда.
- Тебе здесь нравится?
- Здесь очень спокойно. А вы по мне скучаете?
Жавер замер, и Эпонина, до этого устраивавшаяся на скамейке на пристани, внимательно посмотрела на него снизу.
- Я очень скучаю, - тихо признался Жавер. Кивнув, Эпонина отвернулась.
Часть Вторая. The sigh of a faraway song
В Монтрёй-сюр-Мер любое мероприятие превращалось в способ провести вечер, встретить старых и завести новых знакомых - в том числе и такое событие, как политический митинг.
- Мы только посмотрим, - заверила Эпонина Фантину, - к восьми вернемся.
На митинг она шла с Шарлем - у Козетты на следующий день было выступление на местном танцевальном конкурсе, и она допоздна задерживалась в школьном гимнастическом зале. Чтоб Фантина могла поехать и забрать её на машине, Эпонине нужно было вернуться вовремя и проследить за работой кафе.
- Не вступайте ни в какие группы, - предупредила их Фантина, - и ни под чем не подписывайтесь. Особенно ты, Эпонина.
- У меня беда с документами, - пояснила Эпонина. Грантэр, ни о чем не спрашивая, просто кивнул. Он немного знал историю про Тенардье и Жавера, но для него до сих пор оставалось загадкой, кто же все-таки был официальным опекуном Эпонины и почему она училась в школе под той же фамилией, что и Козетта. О том, что и эта фамилия выдуманная, - совсем по другим, самой Козетте не ведомым причинам - он и не догадывался.
За ними должен был заехать Поль. Первым получивший в подарок от родителей старую машину, из них пятерых он единственный мог оставаться внимательным и следить за дорогой, не отвлекаясь на шумную компанию, которую ему приходилось собирать и развозить по домам каждый день. Он уже жалел о том, что так поторопился со сдачей экзаменов на права.
Из друзей Козетты Поль и Мариус потихоньку превратились в их с Грантэром друзей. Мариус вообще знал в Монтрее чуть ли не всех, и теперь Эпонина не представляла, как когда-то он мог казаться ей застенчивым. У Мариуса была полезная черта - не навязывая свое общество, он оставлял о себе наилучшее первое впечатление, что в последствии позволяло многим считать его если не лучшим другом, то по крайней мере хорошим знакомым.
Эпонина встречалась с ним две недели, пока они оба не пришли к выводу, что Мариус болезненно сильно влюблен в Козетту. Козетта была сильно влюблена каждый день в кого-нибудь нового. Эпонина и Шарль поспорили на то, сколько лет пройдет прежде, чем она заметит скромные ухаживания собственного друга. Эпонина ставила на пять лет, Грантэр, со свойственным ему максимализмом, предсказывал 10.
Из всех друзей Мариуса самым известным был Матье Комбефер, президент школьного совета и организатор всевозможных концертов, ярмарок и поездок, призванных скрасить их серые будни бесплатного среднего образования. Сегодняшний митинг был так же делом его рук, о чем говорили вполголоса на переменах в столовой. Митинг был новым уровнем для административного гения Комбефера, но это было мероприятие из разряда тех, что находятся на тонкой грани между законом и уличными беспорядками, и исход его зависел от личности, встающей во главе толпы. Ей должен был стать не Комбефер, который предпочитал раздавать указания, но не вдохновлять. О личности было известно, что его зовут Клод Энжолрас, и он из здешних, только-только вернулся домой из закрытой школы-пансиона. О причинах, по которым он оказался в Монтрёй-сюр-Мер в разгар учебного года, было неизвестно.
Шарль вспоминал, что был знаком с ним в подготовительных классах. Его отец занимал какую-то важную должность в администрации города, когда Грантэр-старший ещё был мэром Монтрея.
- Беспокойный, - охарактеризовал Энжолраса Шарль, который и сам кое-что понимал в беспокойствах. В ожидании Поля он подливал в свой кофе какой-то противный на вкус ликер, украденный из отцовского бара. Фантина этого не замечала.
В конце концов, они опоздали на десять минут из-за того, что Поль приехал голодный и отказался везти их куда-нибудь прежде, чем Фантина накормит его своими известными на весь город пирожками с вишней. Пока он болтал с ней о своей подготовке к поступлению в медицинский университет, Эпонина с Шарлем уговаривали Мариуса пойти завтра смотреть выступление Козетты вместе с ними.
- Она будет тебе рада, - уверяла его Эпонина.
- Я буду тебе рад, - добавлял Шарль, - а то так я, возможно, останусь единственным парнем во всем зале. И потом, это честно - сегодня я иду с вами на митинг, завтра ты идешь с нами на концерт.
- Ты идешь на митинг, потому что тебе интересно, - заметила Эпонина.
- Мне не бывает интересно, - ответил Шарль. - Я ничем не интересующийся член ничем не интересующегося общества.
- Аминь, мой бездушный друг, - Поль хлопул его по плечу, пряча в сумку пакет с пирогами, которые Фантина заботливо приготовила для него "на вечер". - Поедем, посмотрим на ничем не интересующееся общество?
Собирались на площади генерала де Голля. Несмотря на опоздание, они успели приехать к началу, задержавшись ещё на пару минут, пока Поль искал отдаленное и безопасное место для парковки. На улице было ветрено и прохладно. Шарль отдал Эпонине свой пиджак, и она успела разглядеть на его правом запястье несколько белых полосок, которые он быстрым, отточенным движением спрятал, застегивая пуговицы на манжетах до того подвернутых рукавов.
Хоровод приветствий, пожиманий рук, новых знакомств и старых друзей прибил их к самой сцене, и только тогда Эпонина обратила, наконец, внимание на фигуру на сцене, одинокую и одновременно с этим ни в ком не нуждающуюся.
Её не интересовала политика, и не важно было то, что он хотел им сказать - гораздо интереснее было наблюдать за ним самим; за правильной речью, природным талантом, к которому было приложено немало работы; за тем, как его увлекал предмет собственных рассуждений; за тем, как он обращался к каждому, будто разговаривал с ним один на один; за тем, как он до самого конца осознавал, о чем рассказывал и к чему призывал. Даже Шарль был впечатлен.
- Не вступайте ни в какие группы, - пробормотал он напутственные слова Фантины, - да этот парень мог бы организовать продажу органов, и к нему бы все равно стояла очередь на покупку и очередь на донорство, что уж говорить о какой-то там записи в группу.
- Мы будем собираться по вечерам в субботу, - объявил Матье, после митинга уговоривший их зайти в кафе неподалеку, "чтобы отпраздновать".
- Я освобожу под это место в своем календаре, - с самым серьезным лицом пообещал Грантэр.
- Он понравится Козетте, - заметила Эпонина, чем повергла Мариуса в небольшую панику. - Она обожает все эти штуки с дебатами.
В кафе их наконец представили Клоду. Он помнил Грантэра - "грустный мальчик в приемной" - и Мариуса, чья семья, как оказалось, жила напротив его дедушки. Он поцеловал Эпонине руку и завел с Полем долгий разговор о специфике медицинского страхования.
- Он страшный человек, - подвел итог Шарль, когда они пробились к барной стойке - Эпонина собиралась вызвать такси, чтобы вернуться домой.
- Ты о чем?
- О том, что такие, как он, сегодня приглашают тебя на чашку чая, а на следующей неделе вы уже вместе выбиваете стекла в здании городской префектуры и закидываете полицейских коктейлем Молотова.
- Кто-то до сих пор пользуется коктейлем Молотова?
- И варит бомбы из домашнего мыла, и это то, что ты должна была уловить из моих слов.
- Шарль, - Эпонина положила руку ему на плечо. - Это не бойцовский клуб и даже не политическая партия. Мы с тобой совсем дикие стали. Нам надо чаще бывать в обществе.
- Да, - заметил Шарль, - не наша беда, что общество такое. Ты точно не хочешь, чтобы я тебя проводил?
- Тут ехать минут 10, и ещё не так поздно. Можешь проводить меня до машины, если так тебе будет спокойнее.
Перед уходом Эпонина обменялась номерами телефона с Клодом.
- По средам у меня пение, а по пятницам фортепиано, - добавила она, царапая набор цифр карандашом на салфетке, - и я предпочитаю карамельный латте.
- Это означает, что ты принят в узкий круг людей, из рук которых она принимает кофе, - пояснил Шарль. - В нём так же состою я.
- Значит, будем часто видеться, - улыбнулся ему Клод, каждым своим действием всё больше располагавший Эпонину к себе.
В кафе Эпонину ждали задернутые шторы и вывеска "закрыта" на дверях. Фантина встретила её странным выражением лица, которое можно было расценивать то ли как напуганное, то ли как сочувственное.
- Что-то с Козеттой? - спросила Эпонина, переступая порог. Фантина развернула к ней экран ноутбука, лежавшего на барной стойке. В статье, открытой на главной странице, сообщалось о полицейском, работавшем под прикрытием, который попал в больницу после того, как был скомпрометирован и разоблачен членами преступной группировки, за которой он вел наблюдение.
Ни слова не говоря, Эпонина бросилась в свою комнату. В блокноте, под учебниками английского и папкой с нотами, у неё был записан личный номер мобильного телефона Жавера. В первый раз она ошиблась на одну цифру, промахнувшись трясущимися от возбуждения пальцами мимо восьмерки. Во второй долго слушала гудки. И в третий. И в четвертый.
Она потеряла счет сделанным звонкам, но за это время Фантина успела уехать и вернуться, привезя с собой Козетту и всё ей рассказав. Козетта и нашла её на полу в своей комнате, с невключенным светом и размазанной по щекам косметикой. Эпонина плакала и не замечала этого.
Уведя её в ванну и заставив умыться, Козетта помогла ей раздеться и уложила в кровать, принесла воды и легла рядом, обняв за плечи. В первые минуты, обретя рассудок, Эпонина порывалась выпросить у Фантины разрешения ехать в Париж прямо сейчас, но Козетта урезонила её, заметив, что безопаснее будет отправиться утром на поезде.
- Мы даже не знаем, он ли это, - пробормотала она, но Эпонина так твердо ответила:
- Он, - что Козетта оставила сомнения, уверенная в её правоте.
- Спой мне, - попросила Эпонина сквозь дремоту, чувствуя, как её затягивает в темноту, полную страхов и неуверенности. Козетта улыбнулась ей в плечо.
- Про замок на облаке? - спросила она тихо, хотя могла бы и не делать этого - Козетта знала всего одну песню, колыбельную, которую Фантина пела им в детстве, и это была единственная песня, которую ей удавалось спеть лучше, чем Эпонине.
- Про замок, - согласилась Эпонина.
Она уснула на "месте, где никто не плачет",* крепко держа Козетту за руку, и проспала до самого утра. Ей снились мать и Азельма, и свет, к которому она никак не могла прийти.
*i know a place where no one cries | listen
Название: One Day
Автор: captain j.
Фандом: upon these stones au
Саммари: «Сквозь вечерние сумерки - стоял тихий, но прохладный летний день - и кремовые шторы можно было разглядеть легкое черное пальто и красные носки ботинок. Девочке было около восьми лет.»
Таймлайн: 1998-ой год
Дисклаймер: когда-то принадлежало гюго, потом клод мишель шонберг одолжил и не вернул, потом том хупер забежал на огонек, а тут уже и мы все подъехали
Предупреждение: вообще когда я начинала это писать, это был приквел к upon these stones (первый абзац), но потом случился плот твист и история пошла в другую сторону. поскольку я собираюсь оставить главным героям их первые имена, используемые в upon these stones, то будем считать это альтернативным развитием событий и посмотрим, куда оно меня выведет.
Посвящается: пользуясь случаем, я передаю привет Katherine, до сих пор не знающей, когда она вернется домой. всё будет, дарлинг. и дом, и пейринг. я тебя обещаю.
also, мои искренние пожелания хорошего настроения уходят alles, ginsberg. однажды мы с ней на спор напишем что-нибудь веселое, ну а пока - что мы говорим колледжАУ?
Часть Первая. In the darkness on my own
Машина нового постояльца остановилась возле мотеля в полдесятого ночи. Мальчишка, сын хозяйки, уронив голову на руки, лениво следил за казавшейся неподвижной минутной стрелкой часов. Через 15 минут начинался фильм, который он ждал последнюю неделю. Мальчишка сторожил за стойкой, пока мать отлучилась поболтать по телефону с подругой в городе.
- Номер с двумя кроватями на одну ночь, - объявил мужчина. На нём была старая, протертая на рукавах кожаная куртка; на запястье - хорошие часы на дорогом ремне. Мальчику он показался полицейским из тех сознательно давящих на жалость фильмов, в которых у главного героя из ценных вещей только те, что получены за добросовестную службу.
Мальчик постучал в перегородку - это был сигнал матери, чтобы она вышла и встретила приезжих.
- С кем вы? - спросила она, выписывая мужчине чек.
- Со мной ребенок.
Мальчик не обратил внимания на то, что мать не спросила, его ли это ребенок. За это она получила пять долларов мелкими купюрами сверх положенной платы за ночь и чаевых. Он завороженно следил за титрами начавшегося фильма, пока она наблюдала за новым постояльцем. Отъехав назад и на этот раз припарковавшись возле двери снятого им номера, он осторожно перенес из машины внутрь дома уснувшую девочку. Сквозь вечерние сумерки - стоял тихий, но прохладный летний день - и кремовые шторы можно было разглядеть легкое черное пальто и красные носки ботинок. Девочке было около восьми лет.
Оставив мальчика за телевизором в прихожей, служившей приемной и регистрационным столом, мать отправилась вздремнуть несколько часов.
* * *
Девочка проспала до рассвета. Всё это время мужчина, не расстилая свою постель, сидел на самом краю, следя за ней. Он непрекращаемо чего-то боялся - то ли её пробуждения, то ли наоборот, того, что она уже никогда не проснется; то ли того, что вот-вот дверь откроется, и возникнут на пороге люди, в силах которых будет забрать её и прервать это необъяснимо новое для него чувство счастья, то ли того, что ждало их обоих впереди. Перед самым восходом солнца его сморила дорожная усталость.
Девочка, в неведении своих восьми лет и крепких снов, казалась совсем маленькой рядом с широким углом подушки. У неё был вид больной, которая нашла в себе силы для выздоровления. Открыв глаза, она долго не понимала, где находится, как до этого не понимала, куда они едут. Непонимание она переносила молча, его не страшась. Она не умела бояться. Она ждала, пока проснется этот незнакомый человек, неудобно прислонившийся к изголовью кровати; единственный, кому была известна её дальнейшая судьба.
Шум отъезжающей от соседнего номера машины пробудил его. Девочка смотрела на него из рассветного полумрака внимательно и доверчиво. Она долго спала и теперь набралась сил для длинного дня. Ехать им оставалось недолго.
- Ты хочешь есть? - спросил он.
- Да, месье, - ответила она просто. Эмоциональность, свойственная непосредственным детям её возраста, скрывалась у неё так глубоко под черным пальто и долгим несчастливым детством, что невозможно было разобрать, что она чувствует и о чем думает.
- Мое имя - Жавер. Эпонина?
- Что, месье?
Она была его, и это пугало и успокаивало одновременно. Всю свою жизнь поставив в услужение долгу, выплачиваемому родине, он теперь был в долгу перед этой девочкой, обмененной собственными родителями на свободу, доставшуюся им, по их собственному разумению, так дешево, а по его мнению, слишком дорого. Он пообещал себе отвезти её в безопасное место, где хороших дней будет больше, чем плохих, но необходимость, только обретя, так скоро расстаться с ней, зародила в его душе сомнения. Он хотел и не мог бежать с ней, обрекая её на постоянную жизнь в оглядке на преследовавшую их руку закона, а собственную совесть на бесконечную борьбу между заботой и отчаянием. Он должен был отдать её и заплатить за возможность для неё жить счастливо собственным честным именем, привычным жизненным укладом, всем, всем, что он знал до неё.
- Нет, ничего. Ты побудешь одна, пока я схожу за едой. Это не страшно?
- Нет, месье.
Хозяйка мотеля подала им круассаны с козьим сыром, ветчину, кофе "для месье" и большой стакан молока "для девочки". Завтракали в номере; Эпонина устроилась на ковре между кроватями. Ела она бережливо, но медленно, отвлекаясь то на игру солнечного света за окном, то на пятна тени, разлитые по стенам от мелко узорчатых штор, то на скупые движения Жавера, задумавшегося над остывающим кофе. Она скучала по младшим сестре и брату, но прежде всего чувствовала себя спокойно и хорошо, сама находясь в безопасности. Она пока ещё не знала, что источник безопасности скоро оставит её также, как она меньше суток назад оставила дом и родных, не задумываясь, доведется ли ей увидеть их вновь.
* * *
Прошел дождь. Монтрёй-сюр-Мер опустел, и пока они проезжали набережную, сворачивали у часовни и плутали по переулкам, им не встретилось ни одной живой души. Эпонина, лбом прижавшись к стеклу, внимательно следила за тем, как изредка на горизонте появлялись пятна разыгравшегося на воде шторма. До этого дня она ни разу не видела моря.
Она ни о чем не спрашивала; за последние несколько часов он только несколько раз слышал, как она вдруг начинала подпевать знакомым мелодиям, игравшим на радио. Всякий раз у Жавера останавливалось сердце, стоило ему разобрать в шуме проезжающих мимо машин её тонкий тихий голос.
Он оставил её на улице, на качелях, со светловолосой девочкой чуть постарше её самой. Не похожая на мать, она унаследовала отцовские глаза. Жавер безошибочно узнал в ней ребенка Фантины.
В кафе было накурено, душно и непривычно людно для раннего часа. Фантина, оставив кассу и выглянув в окно, не переставала следить за детьми, пока Жавер рассказывал ей историю.
- Я отпустил их. За это они отпустили девочку.
- Что будет теперь? - спросила она тем же тоном, каким восемь лет назад спрашивала, что будет теперь, когда её муж арестован.
- За должностное преступление положено наказание, Фантина.
- Как долго?
- Я не знаю. Я оставлю деньги; сколько бы меня не было, девочке должно их хватить.
Фантина раздраженно вздохнула.
- Ты знаешь, что дело совсем не в деньгах - у меня их хватит на второго ребенка. Ты вернешься за ней?
Жавер бросил взгляд поверх её плеча, отыскивая глазами темную голову Эпонины, наклонившейся над чем-то в высокой придорожной траве.
- Если это ей будет нужно.
На улицу они вышли вместе. Фантина осталась стоять на пороге, пока Жавер доставал из машины сумку с вещами девочки. Привлеченная его действиями, Эпонина подошла к нему.
- Эпонина.
- Месье Жавер?
- Мне нужно уехать, - сказал он, не смотря на неё.
- Надолго?
- Я не знаю. Здесь тебе будет хорошо. Тебе понравилось играть с Козеттой?
- Да, месье.
- Хорошо. Теперь ты пойдешь в школу.
- Мне можно с вами?
- Нет.
- Это опасно? А когда вы вернетесь, заберете меня с собой?
- Когда подрастешь, если все ещё будешь хотеть, сможешь поехать со мной.
- Я должна быть хорошей девочкой?
Жавер, присев на корточки, притянул её к себе, невесомо касаясь плеч своими казавшимися огромными на фоне тонкой темной ткани ладонями.
- Ты должна быть самой собой.
* * *
Раз в месяц, по пятницам, не предупредив о своем приезде, Жавер забирал Эпонину из школы. Для этого ему приходилось брать выходной на работе и рано утром садиться на поезд. По пятницам у Эпонины был короткий день.
Она никогда ему не удивлялась, привыкнув к беспорядочности его появлений, но ему хотелось верить, что она начинала улыбаться чуть шире, завидев его силуэт за школьной оградой. За месяцы, проведенные в Монтрёй-сюр-Мер, она стала естественнее и мягче, хотя Жавер знал, что несломленный характер и способность приспосабливаться к обстоятельствам уже останутся с ней навсегда, даже когда она совсем позврослеет. И все-таки он не жалел о своем решении оставить её здесь, у Фантины, у моря, и не брать с собой в Париж. В маленьких городах жизнь всегда терпимее к маленьким девочкам.
Когда Эпонина сбежала к нему по ступенькам, с подножки отъезжавшего автобуса, крича "пока, Эпонина!", ей замахали два мальчика.
- Это Поль, - пояснила она, первой беря Жавера за руку, - и Мариус.
- Твои друзья?
- Друзья Козетты.
Быстро, словно вспомнив о чем-то, девочка повернулась. Отыскав глазами сидевшего на высоком бордюре темноволосого, бледного мальчика, она звонко крикнула ему "до завтра, Шарль!" Мальчик, встрепенувшись, словно воробушек, неуверенно махнул ей рукой.
- Это Грантэр, - сказала Эпонина Жаверу. - Он мой друг.
- Такая знакомая фамилия.
- Он - сын мэра.
Украдкой, Жавер взглянул на него ещё раз. Иногда он начинал забывать о том, что и в богатых семьях могут быть несчастливые дети.
Первым делом Эпонина повела его на пристань. По дороге Жавер купил ей мороженое, которое Фантина есть запрещала.
- Она говорит, я от него становлюсь слишком веселая, - объяснила девочка, сосредоточенно снимая с вафельного стаканчика бумажную обертку. За её постоянную веселость Жавер готов был заплатить всем мороженым мира.
- Я запишусь на пение. В школе надо выбрать факультативный предмет.
- Куда записалась Козетта?
- Ей нравится рисовать. Но она хочет ходить на танцы. Мне нравится музыка. И у Фантины есть фортепиано. Она нам играет иногда.
- Тебе здесь нравится?
- Здесь очень спокойно. А вы по мне скучаете?
Жавер замер, и Эпонина, до этого устраивавшаяся на скамейке на пристани, внимательно посмотрела на него снизу.
- Я очень скучаю, - тихо признался Жавер. Кивнув, Эпонина отвернулась.
Часть Вторая. The sigh of a faraway song
В Монтрёй-сюр-Мер любое мероприятие превращалось в способ провести вечер, встретить старых и завести новых знакомых - в том числе и такое событие, как политический митинг.
- Мы только посмотрим, - заверила Эпонина Фантину, - к восьми вернемся.
На митинг она шла с Шарлем - у Козетты на следующий день было выступление на местном танцевальном конкурсе, и она допоздна задерживалась в школьном гимнастическом зале. Чтоб Фантина могла поехать и забрать её на машине, Эпонине нужно было вернуться вовремя и проследить за работой кафе.
- Не вступайте ни в какие группы, - предупредила их Фантина, - и ни под чем не подписывайтесь. Особенно ты, Эпонина.
- У меня беда с документами, - пояснила Эпонина. Грантэр, ни о чем не спрашивая, просто кивнул. Он немного знал историю про Тенардье и Жавера, но для него до сих пор оставалось загадкой, кто же все-таки был официальным опекуном Эпонины и почему она училась в школе под той же фамилией, что и Козетта. О том, что и эта фамилия выдуманная, - совсем по другим, самой Козетте не ведомым причинам - он и не догадывался.
За ними должен был заехать Поль. Первым получивший в подарок от родителей старую машину, из них пятерых он единственный мог оставаться внимательным и следить за дорогой, не отвлекаясь на шумную компанию, которую ему приходилось собирать и развозить по домам каждый день. Он уже жалел о том, что так поторопился со сдачей экзаменов на права.
Из друзей Козетты Поль и Мариус потихоньку превратились в их с Грантэром друзей. Мариус вообще знал в Монтрее чуть ли не всех, и теперь Эпонина не представляла, как когда-то он мог казаться ей застенчивым. У Мариуса была полезная черта - не навязывая свое общество, он оставлял о себе наилучшее первое впечатление, что в последствии позволяло многим считать его если не лучшим другом, то по крайней мере хорошим знакомым.
Эпонина встречалась с ним две недели, пока они оба не пришли к выводу, что Мариус болезненно сильно влюблен в Козетту. Козетта была сильно влюблена каждый день в кого-нибудь нового. Эпонина и Шарль поспорили на то, сколько лет пройдет прежде, чем она заметит скромные ухаживания собственного друга. Эпонина ставила на пять лет, Грантэр, со свойственным ему максимализмом, предсказывал 10.
Из всех друзей Мариуса самым известным был Матье Комбефер, президент школьного совета и организатор всевозможных концертов, ярмарок и поездок, призванных скрасить их серые будни бесплатного среднего образования. Сегодняшний митинг был так же делом его рук, о чем говорили вполголоса на переменах в столовой. Митинг был новым уровнем для административного гения Комбефера, но это было мероприятие из разряда тех, что находятся на тонкой грани между законом и уличными беспорядками, и исход его зависел от личности, встающей во главе толпы. Ей должен был стать не Комбефер, который предпочитал раздавать указания, но не вдохновлять. О личности было известно, что его зовут Клод Энжолрас, и он из здешних, только-только вернулся домой из закрытой школы-пансиона. О причинах, по которым он оказался в Монтрёй-сюр-Мер в разгар учебного года, было неизвестно.
Шарль вспоминал, что был знаком с ним в подготовительных классах. Его отец занимал какую-то важную должность в администрации города, когда Грантэр-старший ещё был мэром Монтрея.
- Беспокойный, - охарактеризовал Энжолраса Шарль, который и сам кое-что понимал в беспокойствах. В ожидании Поля он подливал в свой кофе какой-то противный на вкус ликер, украденный из отцовского бара. Фантина этого не замечала.
В конце концов, они опоздали на десять минут из-за того, что Поль приехал голодный и отказался везти их куда-нибудь прежде, чем Фантина накормит его своими известными на весь город пирожками с вишней. Пока он болтал с ней о своей подготовке к поступлению в медицинский университет, Эпонина с Шарлем уговаривали Мариуса пойти завтра смотреть выступление Козетты вместе с ними.
- Она будет тебе рада, - уверяла его Эпонина.
- Я буду тебе рад, - добавлял Шарль, - а то так я, возможно, останусь единственным парнем во всем зале. И потом, это честно - сегодня я иду с вами на митинг, завтра ты идешь с нами на концерт.
- Ты идешь на митинг, потому что тебе интересно, - заметила Эпонина.
- Мне не бывает интересно, - ответил Шарль. - Я ничем не интересующийся член ничем не интересующегося общества.
- Аминь, мой бездушный друг, - Поль хлопул его по плечу, пряча в сумку пакет с пирогами, которые Фантина заботливо приготовила для него "на вечер". - Поедем, посмотрим на ничем не интересующееся общество?
Собирались на площади генерала де Голля. Несмотря на опоздание, они успели приехать к началу, задержавшись ещё на пару минут, пока Поль искал отдаленное и безопасное место для парковки. На улице было ветрено и прохладно. Шарль отдал Эпонине свой пиджак, и она успела разглядеть на его правом запястье несколько белых полосок, которые он быстрым, отточенным движением спрятал, застегивая пуговицы на манжетах до того подвернутых рукавов.
Хоровод приветствий, пожиманий рук, новых знакомств и старых друзей прибил их к самой сцене, и только тогда Эпонина обратила, наконец, внимание на фигуру на сцене, одинокую и одновременно с этим ни в ком не нуждающуюся.
Её не интересовала политика, и не важно было то, что он хотел им сказать - гораздо интереснее было наблюдать за ним самим; за правильной речью, природным талантом, к которому было приложено немало работы; за тем, как его увлекал предмет собственных рассуждений; за тем, как он обращался к каждому, будто разговаривал с ним один на один; за тем, как он до самого конца осознавал, о чем рассказывал и к чему призывал. Даже Шарль был впечатлен.
- Не вступайте ни в какие группы, - пробормотал он напутственные слова Фантины, - да этот парень мог бы организовать продажу органов, и к нему бы все равно стояла очередь на покупку и очередь на донорство, что уж говорить о какой-то там записи в группу.
- Мы будем собираться по вечерам в субботу, - объявил Матье, после митинга уговоривший их зайти в кафе неподалеку, "чтобы отпраздновать".
- Я освобожу под это место в своем календаре, - с самым серьезным лицом пообещал Грантэр.
- Он понравится Козетте, - заметила Эпонина, чем повергла Мариуса в небольшую панику. - Она обожает все эти штуки с дебатами.
В кафе их наконец представили Клоду. Он помнил Грантэра - "грустный мальчик в приемной" - и Мариуса, чья семья, как оказалось, жила напротив его дедушки. Он поцеловал Эпонине руку и завел с Полем долгий разговор о специфике медицинского страхования.
- Он страшный человек, - подвел итог Шарль, когда они пробились к барной стойке - Эпонина собиралась вызвать такси, чтобы вернуться домой.
- Ты о чем?
- О том, что такие, как он, сегодня приглашают тебя на чашку чая, а на следующей неделе вы уже вместе выбиваете стекла в здании городской префектуры и закидываете полицейских коктейлем Молотова.
- Кто-то до сих пор пользуется коктейлем Молотова?
- И варит бомбы из домашнего мыла, и это то, что ты должна была уловить из моих слов.
- Шарль, - Эпонина положила руку ему на плечо. - Это не бойцовский клуб и даже не политическая партия. Мы с тобой совсем дикие стали. Нам надо чаще бывать в обществе.
- Да, - заметил Шарль, - не наша беда, что общество такое. Ты точно не хочешь, чтобы я тебя проводил?
- Тут ехать минут 10, и ещё не так поздно. Можешь проводить меня до машины, если так тебе будет спокойнее.
Перед уходом Эпонина обменялась номерами телефона с Клодом.
- По средам у меня пение, а по пятницам фортепиано, - добавила она, царапая набор цифр карандашом на салфетке, - и я предпочитаю карамельный латте.
- Это означает, что ты принят в узкий круг людей, из рук которых она принимает кофе, - пояснил Шарль. - В нём так же состою я.
- Значит, будем часто видеться, - улыбнулся ему Клод, каждым своим действием всё больше располагавший Эпонину к себе.
В кафе Эпонину ждали задернутые шторы и вывеска "закрыта" на дверях. Фантина встретила её странным выражением лица, которое можно было расценивать то ли как напуганное, то ли как сочувственное.
- Что-то с Козеттой? - спросила Эпонина, переступая порог. Фантина развернула к ней экран ноутбука, лежавшего на барной стойке. В статье, открытой на главной странице, сообщалось о полицейском, работавшем под прикрытием, который попал в больницу после того, как был скомпрометирован и разоблачен членами преступной группировки, за которой он вел наблюдение.
Ни слова не говоря, Эпонина бросилась в свою комнату. В блокноте, под учебниками английского и папкой с нотами, у неё был записан личный номер мобильного телефона Жавера. В первый раз она ошиблась на одну цифру, промахнувшись трясущимися от возбуждения пальцами мимо восьмерки. Во второй долго слушала гудки. И в третий. И в четвертый.
Она потеряла счет сделанным звонкам, но за это время Фантина успела уехать и вернуться, привезя с собой Козетту и всё ей рассказав. Козетта и нашла её на полу в своей комнате, с невключенным светом и размазанной по щекам косметикой. Эпонина плакала и не замечала этого.
Уведя её в ванну и заставив умыться, Козетта помогла ей раздеться и уложила в кровать, принесла воды и легла рядом, обняв за плечи. В первые минуты, обретя рассудок, Эпонина порывалась выпросить у Фантины разрешения ехать в Париж прямо сейчас, но Козетта урезонила её, заметив, что безопаснее будет отправиться утром на поезде.
- Мы даже не знаем, он ли это, - пробормотала она, но Эпонина так твердо ответила:
- Он, - что Козетта оставила сомнения, уверенная в её правоте.
- Спой мне, - попросила Эпонина сквозь дремоту, чувствуя, как её затягивает в темноту, полную страхов и неуверенности. Козетта улыбнулась ей в плечо.
- Про замок на облаке? - спросила она тихо, хотя могла бы и не делать этого - Козетта знала всего одну песню, колыбельную, которую Фантина пела им в детстве, и это была единственная песня, которую ей удавалось спеть лучше, чем Эпонине.
- Про замок, - согласилась Эпонина.
Она уснула на "месте, где никто не плачет",* крепко держа Козетту за руку, и проспала до самого утра. Ей снились мать и Азельма, и свет, к которому она никак не могла прийти.
*i know a place where no one cries | listen